Петр Павленко - Избранные киносценарии 1949—1950 гг.
С е р а ф и м а В а с и л ь е в н а. Я уже все знаю, Иван.
П а в л о в. Это был запутавшийся, озлобленный человек. Неужели человеку так страшно остаться наедине с собой, со своим разумом? Да, ему было страшно. Он цеплялся за себя, как за центр мира. Ну и вот…
Павлов встает и проходит в соседнюю комнату. Серафима Васильевна идет за ним. Павлов стоит, повернувшись к окну. Серафима Васильевна подходит, обнимает его:
— Ты честен, ты добр, Иван. Я знаю, ты хочешь счастья людям.
П а в л о в. Ты пойми. Этот несчастный, он, видите ли, плевать хотел на человечество. Так и нам, человечеству, наплевать на его бесплодную жизнь.
Он отодвигает кресло, садится у стола, разбирает бумаги.
Серафима Васильевна стоит позади. Но Павлов не оборачивается больше.
С е р а ф и м а В а с и л ь е в н а. Как ты жесток, Иван.
Серафима Васильевна идет к двери.
П а в л о в. Сима!
Но уже хлопнула дверь. Павлов, наклонясь над столом, машинально перебирает бумаги. Задумчиво шепчет:
— Истина убивает слабых. Так где же сильные, кому нужна будет моя наука? И мои знания?
И точно в ответ Павлову грохочут залпы.
Нева. Боевой корабль ведет огонь. В коротких вспышках орудийных залпов мы читаем на борту: «Аврора». Фигуры матросов, заряжающих пушки.
Темная громада Зимнего. Потухшие окна дворца вспыхивают на мгновенье отблесками выстрелов.
А в лабораториях Павлова, как всегда, загораются сигналы. И еда в кормушках. И собака в станке.
Опыт не удается. Павлов нервничает. За окнами слышна артиллерийская канонада. Забелин, сидящий за пультом, оборачивается:
— Это моя лучшая собака, Иван Петрович, но вы ведь слышите?
Взволнованная Варвара Антоновна врывается в лабораторию:
— Господа, в городе восстание!
П а в л о в (сухо). Снимите шляпу.
Стоит, прислушиваясь. Глухие залпы доносятся сквозь стены лаборатории. Иногда чуть позванивают стекла.
П а в л о в (отчеканивая каждое слово). Для меня это лишь непредвиденные раздражители, мешающие нашему опыту.
Он стоит, скрестив руки на груди, и может показаться, что он действительно мечтает укрыться от жизни в своих недостроенных башнях. С тревожным недоумением смотрят на него Забелин и Иванова.
И вот из уст Павлова вырывается поток торопливых и яростных слов:
— Восстание? Сбросят Керенского? Туда ему и дорога! Развалил фронт. Позер и адвокатишка! Но ведь немцы наступают. Разорвут Россию на клочки. И что это за большевики? Не знаю, не знаю… откуда они? Россию-то любят? Без России не мыслю себя… и вас. Извольте продолжать опыт…
По Лопухинской идет отряд. Перемешались матросские бескозырки и кепки рабочих. Штатские пальто и какой-то горец в бурке.
Смело мы в бой пойдем
За власть Советов!..
Идут солдаты революции. Идут в сапогах, в обмотках, в городских полуботинках. Осенняя грязь под ногами.
Колышатся ряды винтовок, и гремит песня, как клятва:
И, как один, умрем
В борьбе за это.
Идущий последним в отряде оборачивается, смотрит на сад и на здание института, виднеющиеся вдали. Это Семенов, тог самый вихрастый студент, что когда-то приносил Павлову деньги на башни.
М а т р о с. На что загляделся, Семенов? Уж не любовь ли тут проживает?
С е м е н о в (усмехнувшись). Вроде…
Чайник, в носик которого вставлен фитиль. Тускло горит этот импровизированный светоч.
Холодно в лаборатории. Мороз затянул окна изнутри. Забелин и Варвара Антоновна в пальто. В станках тощие, исхудалые собаки. Но экспериментаторы мужественно продолжают опыты. Павлов в халате, наброшенном поверх пальто, что-то записывает за столом. Поднимает голову:
— Ну, как у вас?
В а р в а р а А н т о н о в н а. Опять спят.
Павлов встает, подходит к собаке; та спит, обвиснув в станке. Заглядывает в кормушку:
— Сколько частей мяса?
З а б е л и н. Почти одни сухари.
П а в л о в. Ничего удивительного. Голодают животные. Кора ослабла. И вот сон. Охранительное торможение.
Резкий продолжительный звонок. Входит Никодим.
Н и к о д и м. Вас спрашивают.
П а в л о в. Кто еще там?
Н и к о д и м (усмехнувшись). А вот извольте поглядеть.
Он открывает дверь в приемную.
Там, в пустой и холодной приемной института, тускло освещенной коптилкой, стоит похудевший Петрищев. Павлов, подойдя, не сразу узнает его.
П а в л о в (изумленно). Ты? Вы здесь? Что вам угодно, ваше превосходительство?
П е т р и щ е в (опасливо оглянувшись). Я надеюсь, что ты… и вообще не время для споров. Я пришел к тебе, я пришел к вам, как друг. И мы не одни.
Незамеченный до сих пор, появляется человек в широком пальто с тростью и шляпой в руках. Он отвешивает почтительный поклон и протягивает Павлову свою визитную карточку: «Джордж Хикс — представитель американских медицинских обществ в России».
П а в л о в. Чему обязан?
Х и к с. Моему восхищению перед вашим гением, сэр.
П а в л о в. Покорнейше благодарю. Однако…
Х и к с. Я люблю вашу страну, но немного знаю ее историю. Это будет страшнее татарского нашествия. Цивилизация отступает назад. Мы считаем своим долгом спасти все нетленные ценности России. Мы будем счастливы спасти вас для человечества.
П а в л о в. Вы что же, скупаете за бесценок русское добро, а заодно уж и русских ученых? (Шагнув к Петрищеву.) А вы, вы, значит, теперь торгуете родиной?
П е т р и щ е в. Родиной? Была родина, да вся вышла, и глупо упорствовать.
П а в л о в (Хиксу). А Исаакиевский собор вам не предлагали? Памятник Петру вас не интересует по дешевке?
Х и к с. Поймите, это единственная возможность. Вы сможете работать в любом из институтов мира.
П е т р и щ е в. Мы должны уехать, пока не поздно.
Х и к с. Я деловой человек. Я имею эти возможности. Наконец, для человечества неважно, где вы будете работать.
Никодим, стоящий в глубине, с волнением слушает этот разговор.
П а в л о в. Неважно? Нет, сударь мой, важно. Наука имеет отечество! И ученый обязан его иметь. Я, сударь мой, — русский! И мое отечество здесь, что бы с ним ни было. Я, знаете, не крыса. А корабль-то и не потонет. Нет! Не верю!
Довольное лицо Никодима.
Х и к с. Я хотел бы, чтобы вы подумали.
П е т р и щ е в. Пустыня. Одичание. Вот что ожидает тебя здесь. И вши, вши, вши…
Х и к с (застегивая пальто). Вы пожалеете, но будет поздно.
П а в л о в. Никодим! Проводи благодетелей!
Н и к о д и м. Пожалуйте, пожалуйте, господа хорошие.
Очень довольный, он широко открывает дверь. Выходя, Хикс сует ему бумажку на чай. Никодим швыряет ему деньги вслед.
Ветер, подхватив бумажку, несет ее по панели. Это доллар. Ветер прижимает его к афишной тумбе, на которой наклеен старинный анонс: «Куплетист Володя Смехов. Спешите видеть. Дрессированные собаки. Гипноз и разрезание женщины».
Идет снег. Он засыпает бумажку…
Тает снег. Распускаются листья у дерева. На афишной тумбе воззвание Ленина об обороне Питера.
Никодим выводит из вестибюля велосипед.
П а в л о в. Я буду в больнице.
Н и к о д и м. Без малого ведь шестнадцать верст.
Но Павлов уже нажал на педали… Восседая на седле старинной высокой машины, проезжает Павлов по встревоженному Питеру девятнадцатого года.
Отряды моряков и вооруженных рабочих маршируют у заставы. Очереди у хлебного магазина.
Вот и окраины. Женщины, копающие картофель на своих огородах. И всюду отряды, отряды идут к заставам.
Высокий забор. Павлов слезает у проходной будки. Щупает свой пульс.
Человек в военной шинели, с выцветшей буденовкой на голове, звонит у подъезда института.
Выходит Никодим.
С е м е н о в. Я хотел бы видеть Ивана Петровича.
Н и к о д и м (неодобрительно). Ивана Петровича? В друзьях, значит, состоите? Академика Павлова нет. Уехал.
С е м е н о в (растерянно). Уехал? Как? Куда?
Н и к о д и м. В сумасшедший дом.
С е м е н о в (облегченно вздохнув). А-а? Далеко вы, значит, подвинулись.
Н и к о д и м (подозрительно). Это с какого ж места?
С е м е н о в. Давно я здесь был. В двенадцатом году.
Н и к о д и м (недоверчиво). Что-то я вас не припомню.
С е м е н о в (улыбнувшись). Мы тут со студентами приходили. Башни тогда строили.
Н и к о д и м. Так, так. Рассказывал мне Иван Петрович. Так вот с тех пор и не достроили.
С е м е н о в. Достроим. Теперь уж обязательно достроим.
Н и к о д и м. Да вы проходите, что же вы?
